Июль 2011
18 и 53…
Не верится, что эти цифры из моей жизни…
Самая первая книга стихов. Ничего не слышу, но уже чувствую…
По старенькому скрипучему паркету Млечного Пути пытаюсь нашагать поэзию,
напросить в душу — радости и странности.
Не рождается.
Не получается.
Ночная комната с настольной лампой встает на торец — и катится во тьму.
И мне пока ее не догнать.
Всё верно. Должны легко промелькнуть и трудно прожиться тридцать пять лет работы…
Должны прийти и уйти жидким огнем двадцать четыре книги стихов,
чтобы стало понятно:
Бог внутри нас.
А бездонные центры Галактики,
где со свистом летает дейтерий –
все равно пахнут речной водою и липами…
Майкл Томас Космика
сердцем вас обнимаю
+
— Распишитесь, пожалуйста… К вам
паренек подходит с блокнотом.
— Вот. – И вам на ладонь
положили белого голубя.
Вы расписываетесь на крыле,
а потом удивленно спрашиваете:
— А зачем, — и в ответ заученно,
но серьезно звучит: — Для Чили.
Ну, знаете, там еще Сальвадора Альенде
убили… Резкий щелчок. Это куски неба
поменялись местами. И вы уже месяц,
как себя не помните. И думаете, что вы
все ещё на перекрестке. И ищете по кабинету
светофор и «зебру»… На сквозняке пытаются
взлететь сотни важных бумаг. Но ни одна
из них — и близко не похожа на голубя…
Вы трогаете те места, где у них
должны быть крылья: Рor fin libre…
Наконец-то свободен…
Сентябрь и Сантьяго неожиданно рифмуются,
и за президентскими окнами «Ла Монеда»
слышны крики и выстрелы…
Рor fin libre…
— Так, вы будете расписываться?…
+
+
Спит человек, и сон его –
С радостями и печалями…
С неба, к востоку снесенного,
Альфа Центавра отчалила.
День пробежал – весь будничный,
на этажах, на нервах…
ретродевайс трамбовочный…
И штукатурка в ведрах.
Мусор летел по желобу…
Стройка крутилась… И капал дождь…
Досок концы —
тяжелые,
словно ресницы за полночь…
Спит человек, а около
небо висит за окнами —
курткой с полой распахнутой
и от опилок не стряхнутой.
Можно бежать по радуге…
Можно скользить по инею…
Спит человек.
Лишь вздрагивает
Хлебница на холодильнике.
+
+
Наши праздники
плохи.
Каждый год —
дежавю.
Новогодние елки
На помойках живут.
С порыжевшею хвоей,
Без корней, но с крестом.
Я живу — с этой хворью.
И я слышу их стон.
Если с пола иголки
Вам за труд собирать,
С вашей комнатной елки
Не спешите снимать
Нити блесток дешевых
И картонный ранет.
У нее ж за душою
Ничего больше нет.
Пусть она не заметит,
Как захлопнулась дверь.
Пусть с ней улица вертит
Хороводы теперь.
Пусть не видеть ей лучше
Весь наш срам – там и здесь…
И забытых на луже
Новогодних принцесс.
+
+
Сверчковой темноты скрипичный свист
Страна без тротуаров и людей
Клин огоньков непуганых повис
Над патронташем вымерших путей
По лунным шпалам бродит чей-то конь
И мы по пояс в сумраке бредем
Где руки наши – там горит огонь
Где губы наши – там светло как днем
Обрывки проводов, ступени крыш
Сплетение немыслимых орбит
К плечу прижавшись – ты спокойно спишь
И мир, как лоб твой, светел и открыт
+
+
Память моя бродила в поле бурливом и русом
Солнечным карапузом
И на подсолнух, бывало,
Голову задирала.
Память моя бродила по коридорам плоским
Прячущим лоб подростком.
И сотни раз случалось –
В двери не те стучалась.
Память моя бродила по кораблям обширным,
тонущим в бытовщине.
Трубки курила молча,
звезды считала ночью.
Ну а потом, проехав жизнь до конечных станций,
Белобородым старцем
Встретилась в поле русом
С солнечным карапузом.
И вот с тех пор, встречая,
Я их не различаю.
+
Книга стихов «УЧАЩЕННОЕ СОЛНЦЕБИЕНИЕ»
Январь — август 1976