Из книги «МОЕЙ НЕПРАВДЫ МАТОВЫЙ ГЛОТОК…»
+
+
Тридцатая в паспорте степь… Перекур.
Тридцатый сентябрь с краю неба…
Как быстро стекает звезда по виску,
и капли, присватавшись к рюкзаку –
нашарили в миг булку хлеба.
Я горький ответчик.
Я сладкий истец.
Я тот, кто в пути по колено.
И банка сгущенки штурмует крестец,
а ребра – двухтомник Верлена.
Сквозь ливень успеть долюбить
и долгать…
Я ближе к асфальту, чем к Богу.
Счастливчик в костюме,
придурок — в долгах.
А я надеваю дорогу.
А я одеваю все то, что кипит
и длинным неоном струится.
И в ком мои фары…
и с кем мой капот?…
Не вызнаешь – хоть застрелиться…
Внутри хватит бардовства на шестерых.
А ставить палатку: и не с кем…
Трамблером завишу от луж дождевых,
а сердцем – от луж Вефлиемских.
+
+
Для меня
нет тебя прекрасней.
Крики чаек и плеск баркасный
вместе с сердцем своим осенним
я кладу на твои колени…
Как легко прекращать полет наш…
Как легко обижать наотмашь…
Не встречаться в условном месте
у подъезда в чужом созвездье…
День твой брошен на стол монеткой;
там монашка живет с кокеткой.
Лгать до крови, стонать до света.
Ты умеешь и то — и это…
В мире ненавистью замшелом
мы с тобою, как две мишени.
Я пришел – если пули сбыться –
заслонить, а не заслониться…
Для меня нет тебя прекрасней —
я не Бальмонт и не Пикассо,
я не сладкий и не соленый –
я всей жизнью в тебя влюбленный.
Измени мне за тридцать рупий.
Отмени мне шаги и губы.
Все равно – будет воздух взлетным.
Все одно будет сын наш взрослым…
+
+
Ветер, зонтик тебе изувеча, помолился
за нас
и пропал.
Водосточно-случайная встреча,
босоножно-колесный роман.
Позабыв о помаде, ты куришь –
то смешной становясь, то скупой.
И таблички с названьями улиц
приколочены к ливню в упор.
Что в нас куплено?
Что еще свято…
В фарах капель маячит стена.
А любовь – продолженье асфальта.
А лицо – продолженье окна.
А в коленях – то лава, то наледь.
Как ты плавно меня поняла…
И промокший Всевышний не знает,
что бензина у нас по нулям.
И все планы – волкам на съеденье…
И полцарства – за старенький плед…
И одежда на заднем сиденье…
И галактика ломаных плеч…
+
+
Дождь — дачен… смазлив… дощат…
ВСЁ БЕГАЕТ БОСИКОМ В НЕМ…
Вся вымощена душа —
сентябрьским беззаконьем.
Дождь кончил десятый класс.
Он дико тебя ревнует…
И стонет портфель от клякс,
палатка – от поцелуев.
А в воздухе хрупкий мед
и громкий вольтаж касаний…
И разум ни жив, ни мертв –
мы так захотели сами…
И радуги рыжий хвост
так близко: да не укусишь…
Любовь состоит из звезд
и пуговиц неуклюжих.
Овраг СОСТОИТ ИЗ ТЬМЫ…
Он склоном угрюм, как Гамлет.
И пристань бортами дремлет…
И бублики лысых шин
покачиваются сыро…
И мир состоит из Сына…
Мы плавно его вершим…
КАК ПРАВИЛЬНО ЖИЗНЬ УШЛА
В ИЗГИБЫ ТВОИ… В АЛЬКОВЫ…
И вымощена душа
крыжовенным и греховным…
И вымощены виски
зеленым табло вокзала.
Мне смерть прошептала «спи…»
Мне жизнь полноска связала.
+
+
Я художник.
Я пальцами воздух перчу.
Умилять мне не в кайф. Умирать не с руки.
Меж виском и подрамником
столько причуд!
Столько силы сырой. Столько думок лихих.
Я художник,
мне с пулей венчают висок,
середину ладони знакомят с гвоздем.
Но вальсирует жизнь свой озябший вальсок
третьяковой травой,
эрмитажным дождем.
Ты удачней устроен. Внутри — однолюб.
И в семье многомудр… а что у меня?
У меня мастерская из неба и губ.
И влюбленностей много. А мудрость одна.
Я художник… Мне Резкие Крики Грачей
залетели, бранясь, в сердцевину холста.
То ли ливень идет, то ли связка ключей,
кувыркаясь, летит с середины моста…
И наблеваны мелом на пьяном ларьке
под пацанско-гитарно-нестройное «ми»
три сакральные буквы, три фиксы
в «хе-хе»…
сразу две из которых – предельно мои…
я — «ху…» дож… ник…
+
+
Мне 37. Кураж пошел на убыль.
Есть дом, есть сын. Есть четкий сердца стук.
Далекий
рытый кратерами рубль
валяется на сдачу между туч.
Завален город колким доломитом…
И многих убедили: это снег…
И важно быть глобально деловитым.
И жизнь отдать Возне и Белизне…
Всё очень странно.
Я не сволочился.
Не наступал на головы другим…
Но в небо подниматься разучился.
Пироги – поменял на пироги.
Предельно странно всё. Нас только двое.
Я и планета — в ледяных цветах…
Опять всю ночь пиликал на гобое
незапертый на зиму техэтаж.
Опять несбыточность и благодарность
во мне теснятся и вершат свой суд;
чернеет одиноко на весу
грачиных гнезд турецкость и болгарность…
Уздечка января свежо и грубо
легла на скулы. К черту: страх и стыд.
И у окна раскрытого, как Врубель,
душа простыть пытается… простить…
Душа ползти пытается галопом
И шепотом пытается кричать,
ей тошно жить с бескрылым остолопом
и ждать наката па… паралича…
Мне 37. Ни маяка, ни зги…
На два локтя не видно – что там в шансах…
Но вот однажды кончатся долги,
а звук гитары будет продолжаться.
Когда-нибудь средь тысячи Америк
пройдет моя Америка вблизи;
и распахнет исчерканные двери
моей судьбы замерзший магазин…
Мне 337. В конце концов
живу как большинство: навзрыд веселясь…
И всю мою молитвенность и ересь…
несу тебе. Под скрежет бубенцов.
+
+
Ах, тополя! Христовы воины…
Ветвей высокая Хоругвь…
А мы внизу
Мы все – раздвоены.
Один – князек, другой — холуй.
А мы крикливы и расшатаны –
враньем шальным и вороньем
и мутноватыми деньжатами…
и ресторанным Sauvignon…
А мы — бесствольны. Мы уменьшены.
И мы годами не звоним
ни Богу, ни той славной женщине,
что солнцем светит запасным.
И тихо ждет в своей обители.
И у нее всегда готов
на горстку слов невразумительных –
борщ изумительный и плов…
Раздавленной дворняги киноварь
на светло-бешеном шоссе,
сосулек профиль арлекиновый
и снега рваное бизе…
И дождь не к месту. Хлорно-фтористый.
И хочется — до глаз шарфом.
И каждому свой фарт и форточка.
И свой верстак. Свой эшафот.
Ах, Тополя… Христовы воины.
Ветвей высокая Хоругвь!
Вам нет имен. Вам не присвоены
ни стыд, ни мужество, ни грусть…
А мы внизу.
И хватит морщиться.
Весна котенком лижет снег —
и мордочкой нерастаможенной
прохожим щедро смотрит вслед.
+
+
А я по понедельникам не лгу.
Есть по важней дела, чем оправданье.
Я плеч твоих чудесную фольгу
Проснувшейся ладонью расправляю.
Твои колени — сразу две луны,
Париж и Вена. Где я жил мгновенье.
Смешное акварельное варенье,
сгибаясь, уползает со стены.
И я на этом солнечном лугу
бегу к тебе — и пятками не лгу…
Я лгу по средам,
да и то чуток.
Раскинув руки, ты паришь — как аист;
моей неправды матовый глоток
не испросясь, в тебя перетекает…
И я твой шепот ем, а кожу пью.
Мое дыханье лжет с твоим дыханьем,
И мы под одеялом, как дехкане
возделываем рис и коноплю.
Ты видишь? Как вороны пьют из луж
охрипшую сиреневую ложь…
А вот одно я делаю тайком.
Я наблюдаю. Как ты спишь и врешь как…
Как с воробьиным стреляным полком
Разучиваешь марш о хлебных крошках.
Как ты колготки губишь второпях.
Как бреешься в местах своих небесных…
В прихожей пахнет краской, словно в песне;
замужество и шпатель — ждут тебя…
А я — кураж сменил на курагу.
Ведь я по понедельникам. Не лгу.
+
+
В воздухе — мудро и слабо;
пахнет дождем с трех дорог…
Масляным боком мечтает о славе
мятый газетный кулек…
Трасса – спасибо за скорость.
И за перину со льдом…
С легким незваным наклоном стрекозным
села Любовь на ладонь.
Как же сберечь эту малость…
ту… что вселенной зовут?..
Что-то в душе бесконечно сломалось –
Господа сдав в синеву…
Может быть, боль прекратится…
Если глотнуть нашатырь.
Если не гнать себя, как пехотинца,
через всю осень на штык…
Взять – и подбить свое сальдо.
Взять – и шагнуть за карниз
в медленном грохоте листопада…
с медленным лязгом ресниц…
Кто-то согласен на простынь.
Кто-то плюет на парчу…
Я не торгуюсь ни с пришлым,
ни с прошлым.
Рву векселя – и плачу.
К крошкам капустно-свекольным,
к гречневой теплой мазне —
маленьким слаженным хором церковным
голуби липнут ко мне……
+
+
Молите в женщине то имя —
что ей досталось от отца.
И судорогами золотыми
шло от крестца и до крестца…
Шло по ладоням и карнизам…
Шло по губам и по стеклу.
К тому, кто сердцем мглу проткнул.
И сам любовью был пронизан…
Держите в женщине то имя,
что ей вспорхнуло — от Отца…
Не патокою, так полынью —
но будьте рядом. До конца.
Раз Вы — Андрей, она — Рублева.
Раз вы щека, она слеза.
Калека или королева —
но ткать ей с вами небеса!
Она — причалов всех причальней
И всех рубежней рубежей…
И только дождь ее ворчальней —
он триста лет ворчит уже…
И только
кот ее печальней —
что на девятом этаже…
+
+
Майкл Томас Космика
«Моей неправды матовый глоток…»
февраль1992 — июль1998, февраль — март2010
http://www.obshelit.ru/users/oknovmir/